Президент РАН: «Пандемия показала, что без науки нам никуда»

Физик Александр Сергеев возглавил Российскую академию наук (РАН) в 2017 г., через несколько лет после очередного реформирования академии. Главное, что было сделано в ходе той реформы: недвижимость и имущество РАН перешли специально созданному Федеральному агентству научных организаций (ФАНО). В марте 2018 г. Сергеев объявил об окончании реформы, а через пару месяцев ФАНО было расформировано и его полномочия перешли к Министерству науки и высшего образования. Сергеев говорит, что, по сути, реформа превратила академию наук в «клуб ученых».

По оценкам Сергеева, с начала 1990-х гг. из России могли уехать до 150 000 ученых – больше, чем сейчас работает в системе академических институтов. В интервью «Ведомостям» он рассказывает, почему и государство, и бизнес должны больше вкладывать в науку, что изменилось в работе РАН в пандемию и как на вакцину «Ковивак» Центра им. Чумакова, за которой стоят очереди, выделили в разы меньше денег, чем на другие российские вакцины.

– Насколько в России недофинансирована наука?

– Обычно цифры считают в процентах ВВП. У нас финансирование науки колеблется между 1 и 1,1% ВВП. Наукоориентированные и технологические страны дают на науку 2–3% ВВП. Во Франции и Англии – чуть больше 2%, в Германии, США – ближе к 3%. Страны же, которые делают ставку на науку, тратят 4% ВВП – это Южная Корея, Израиль. Много тратят на науку Швеция, Финляндия и, что интересно, Венгрия. У нас получается и процент маленький, и ВВП не самый большой. Мы же считаем ВВП по паритету покупательной способности рубля.

Кроме того, и этот 1% или, вернее, 1,04% ВВП, упорно не растет. В этом году мы отмечаем 25-летие закона о науке, который был подписан в 1996 г., и там была указана ностальгическая сегодня цифра – 4% ВВП. Тогда действительно финансирование прилично увеличилось, хотя 4% не было. В 2000-е появились уже другие цифры. Например, в стратегии инновационного развития 2010 г. появилось положение, что мы должны выйти на 3% от ВВП к 2020 г. Но сейчас уже мало кто помнит, что была такая стратегия.

– А в чем причина такой ситуации?

– Есть благие намерения. Однако со временем вмешиваются разные обстоятельства, кризисы, а теперь еще и санкции. В итоге мы разводим руками и говорим: «Ну, придется сдвинуть влево».

– Вам не кажется, что и сама российская наука в последние годы не показывает особых достижений?

– А это все взаимосвязано. Какие достижения вы можете показать, если у вас нет денег на инфраструктуру, на приборную базу? Стоимость одного рабочего места в науке у нас сейчас на уровне $100 000 в год – это и инфраструктура, и приборы, и зарплата. На Западе – $300 000–400 000. При этом мы собираемся с ними соревноваться. Если мы хотим соревноваться со всем миром, то должны и финансировать науку, как во всем мире. Почему-то в отношении промышленности это все прекрасно понимают, поэтому, например, строят нормально оснащенные заводы, где производительность труда должна быть не меньше, чем на Западе.

«ГКНТ должна иметь большое влияние»

– Нужно стратегическое планирование в отношении науки?

– Да, вопросы стратегического планирования – это всегда больные вопросы. Сейчас это во многом объясняется сложной геополитической ситуацией. Но тут можно привести пример Китая, который очень много денег вкладывает в науку. Ведь Китай изначально стал богатой страной без всякой науки – за счет правильной инвестиционной политики. Но как только это произошло, они стали вкладывать деньги в науку. И у них наука стала движущей силой – бизнес понял, что если есть научный результат, то его нужно сразу пускать в производство: чем быстрее, тем больше будет добавленная стоимость. Они из этой наукоемкой продукции получают сверхприбыли и реинвестируют в науку – без всякого участия государства. Во многих странах, где наука развивается, большая часть финансирования науки идет из бизнеса, а не от государства.

У нас же бизнес видит более эффективные и быстрые способы получения прибыли, что неудивительно, когда есть море полезных ископаемых и сырьевая экономика (скоро, правда, появится трансграничный углеродный налог).

Но я верю в объективность экономических законов капитализма. Эта ситуация выправится. Наши крупные компании тоже соревнуются с западными, а те используют научные разработки. К тому же остается риск санкций, когда Запад продает нам все меньше своих научных разработок.

– И тут, видимо, должна начать развиваться прикладная наука?

– Смотрите, как устроено. Практически у всех компаний есть R&D-подразделения. Они больше инженерные, меньше научные, т. е. в основном для решения утилитарных задач модернизации технологий под нужды компаний. Но когда компания сталкивается с чем-то новым, что ей необходимо для производства и что как раз не может делать R&D-подразделение, она вынуждена обращаться к академической, поисковой науке с ее фундаментальными знаниями. И именно вот этот стык между наукой и бизнесом, т. е. конкретным применением научных знаний на практике, называется «долиной смерти». Со временем крупные компании все чаще должны будут обращаться к науке, чтобы получать совершенно новые решения, потому что именно они генерируют добавленную стоимость. Как пример: [президент группы «Синара»] Дмитрий Пумпянский создал инжиниринговый центр в Сколкове, где идет разработка уникальных сплавов с участием академической и университетской науки.

– Следует ли государству активнее вмешиваться в настройку научной системы? Вот появилась государственная комиссия по науке и технике (ГКНТ). Как она будет работать?

– Она должна иметь очень большое влияние. Мы о создании этой комиссии говорили 30 лет. Подобная комиссия, которая тоже называлась ГКНТ, существовала в советское время и сохранялась до середины 1990-х гг. Над этим многие смеялись: ну какое может быть планирование, какая ГКНТ в условиях капитализма? Потом смеяться перестали. А в последние годы о ее создании стали говорить все громче. Хотя продолжали высказываться мнения: рынок должен сам все выстроить, а если компании не приходят в науку, значит, наука плохая. То есть капитализм без всякого регулирования должен все расставить по своим местам. Но наше мнение насчет создания государственной комиссии, похоже, услышали.

Логика создания ГКНТ такая. К примеру, у нас в военной отрасли неплохо идут дела, выпускается современная продукция. Минобороны недавно говорило, что наша армия – одна из самых высокооснащенных в мире. То есть там выстроена цепочка – от знания до конкретного танка или самолета. Государство следит за каждым звеном, там есть координатор, которого нельзя ослушаться. ГКНТ, надведомственная структура с правом спрашивать с обеих сторон, должна стать таким координатором в гражданской науке.

В комиссию вошло много представителей бизнеса, чиновники, ученые. У комиссии должен быть мощный экспертный совет, который будет готовить научные решения. И тут роль РАН должна быть очень большой.

– Какие инструменты есть для того, чтобы частные компании инвестировали в эти решения?

– Давайте на примере. Возьмем производство новых антибиотиков. Их разработка стоит миллионы долларов. Компания не понимает, как можно отбить такие вложения. И в таком случае приходит государство (так, например, это работает в Англии или Швеции) – и говорит: «Мы тебе гарантируем госзаказ, если ты разработаешь этот антибиотик». Это и есть необходимое госрегулирование.

Источник: vedomosti.ru

Женский мир
Добавить комментарий